100-

Как читать Давида Самойлова

1 июня 2020Литература

Давиду Самойлову — 100 лет! Вспоминаем его стихи и объясняем, почему русские классики XIX века ведут себя в них как советские интеллигенты

Автор Кирилл Корчагин

1. «Плотники…» (1938)

Плотники о плаху притупили топоры.

Им не вешать, им не плакать — сколотили наскоро.

Сшибли кружки с горьким пивом горожане, школяры.

Толки шли в трактире «Перстень короля Гренадского».

Краснорожие солдаты обнимались с девками,

Хохотали над ужимками бродяги-горбуна,

Городские стражи строже потрясали древками,

Чаще чокались, желая мяса и вина.

Облака и башни были выпуклы и грубы.

Будет чем повеселиться палачу и виселице!

Геральдические львы над воротами дули в трубы.

«Три часа осталось жить — экая бессмыслица!»

Он был смел или беспечен: «И в аду не только черти!

На земле пожили — что же! — попадем на небеса!

Уходи, монах, пожалуйста, не говори о смерти,

Если — экая бессмыслица! — осталось три часа!»

Плотники о плаху притупили топоры.

На ярмарочной площади крикнули глашатаи.

Потянулися солдаты, горожане, школяры,

Женщины, подростки и торговцы бородатые.

Дернули колокола. Приказали расступиться.

Голова тяжелая висела, как свинчатка.

Шел палач, закрытый маской, — чтоб не устыдиться,

Чтобы не испачкаться — в кожаных перчатках.

Посмотрите, молодцы! Поглядите, голубицы!

(Коло-тили, коло-тили в телеса колоколов.)

Душегуб голубоглазый, безбородый — и убийца,

Убегавший из-под стражи, сторожей переколов.

Он был смел или беспечен. Поглядел лишь на небо.

И не слышал, что монах ему твердил об ерунде.

«До свиданья, други!

Может быть, и встретимся когда-нибудь:

Будем жариться у черта на одной сковороде!»

В конце тридцатых, перед Второй мировой войной, Давид Кауфман, еще не взяв­ший псевдоним Самойлов, учился в Московском институте философии, литературы и исто­рии — знаменитом ИФЛИ, который был одним из нем­ногих центров интеллектуаль­ной жизни в тог­дашней Москве. Это раннее стихотво­рение, опубликованное в универси­тетской стенгазете, сделало Кауфмана извес­тным среди других студентов. Он познако­мился с Павлом Коганом, автором ставшей знамени­той романтической песни «Бригантина», Борисом Слуцким, который посещал ИФЛИ как вольнослушатель (со време­нем он ста­нет главным собесед­ником и сопер­ником Самойлова), и другими молодыми поэ­тами. Это была своего рода репетиция той поэ­тической славы, которая придет к повзрос­лев­шему Самойлову уже после войны.

Как читать Бориса Слуцкого

Объясняем поэзию Слуцкого на примере пяти стихотворений

В этом стихотворении отразилось все, что вол­новало молодых московских поэтов в литературе 1920-х — первой половины 1930-х годов. Это и истори­ческая тематика, и обращение к странно звучащему стиху, напоминающему об авангар­дистах, и влия­ние революционной романтики. В стихотво­рении Самойлова чувствуется эхо стихов Эдуарда Багрицкого, одного из самых знаме­нитых поэтов 30-х, о Тиле Уленшпигеле, легендарном фламандском герое XIV-XVI ве­ков, ставшем символом сопротивления испанскому господ­ству. Со­ветский читатель знал о Тиле из популярного романа Шарля де Ко­стера, напи­санного в середине XIX века и несколько раз переводившегося на русский  Речь идет о романе «Легенда об Улен­шпигеле».. Отец Тиля, Клаас, также как и герой этого стихотворения, был сожжен на кос­тре, а фраза «Пепел Клааса стучит в мое сердце», придуманная Костером, была широко известна.

Молодой Самойлов очень условно изображает Европу, но это почти не бро­сается в глаза благо­даря изощренной звуковой технике. В конце 1930-х поэт увлекается Велимиром Хлебниковым и другими авангардистами, уделявшими особое внимание звучанию стиха. Уже первая строка — «Плотники о плаху притупили топоры» — задает перекличку звуков п, р и л, которая прошивает весь текст и создает почти физическое ощущение тяжелой работы. Его под­держивает и хореический размер, напоминающий одновременно и о народ­ной поэзии, и об авангарде. Это сочетание клас­сич­ности и совре­менности будет характерно для всего творчества поэта.

Как читать Велимира Хлебникова

Объясняем, как найти ключ к текстам поэта, на пяти примерах

2. «Пушкин по радио» (1984)

Возле разбитого вокзала

Нещадно радио орало

Вороньим голосом. Но вдруг,

К нему прислушавшись, я понял,

Что все его слова я помнил.

Читали Пушкина.

Вокруг

Сновали бабы и солдаты,

Шел торг военный, небогатый,

И вшивый клокотал майдан.

Гремели на путях составы.

«Любви, надежды, тихой славы

Недолго тешил нас обман».

Мы это изучали в школе

И строки позабыли вскоре —

Во времена боев и ран.

Броски, атаки, переправы…

«Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман».

С двумя девчонками шальными

Я познакомился. И с ними

Готов был завести роман.

Смеялись юные шалавы…

«Любви, надежды, тихой славы

Недолго тешил нас обман».

Вдали сиял пейзаж вечерний.

На ветлах гнезда в виде терний.

Я обнимал девичий стан.

Ее слова были лукавы.

«Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман».

И вдруг бомбежка. Мессершмитты.

Мы бросились в кювет. Убиты

Фугаской грязный мальчуган

И старец, грозный, величавый.

«Любви, надежды, тихой славы

Недолго тешил нас обман».

Я был живой. Девчонки тоже.

Туманно было, но погоже.

Вокзал взрывался, как вулкан.

И дымы поднялись, курчавы.

«Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман».

Многие поэты, прошедшие Вторую мировую войну, сделали ее основной темой своих стихов. Самойлов, напротив, обращался к ней относитель­но редко. Нес­мот­ря на то что по возрасту поэт принадлежал к так называемому фронто­вому поколению, до рубежа 1950-60-х годов он пуб­ликовался крайне редко и вошел в литературу уже в другую, мирную эпоху. Однако первым его извест­ным стихотворением стали «Сороковые» (1961), посвященные именно войне.

Давид Самойлов. 1940-е годы © Библиотека имени А. С. Пушкина города Челябинска

Для фронтовых стихов  У Самойлова есть еще несколько стихотво­рений о войне. Условно все эти тексты можно объединить в единый фронтовой цикл, хотя сам поэт так никогда не делал. Самойлова характерно общее настроение: если обычно его поэзия легкая и ироничная, иногда с оттенком грусти, то тут преобладает другая, стоическая интонация. Война меняет человека, не толь­ко становясь школой жизни, но и давая своеобразное (хотя и жестокое) эсте­тическое воспитание, которое помогает понять главное и отбросить второс­тепенное.

В этом стихотворении, написанном спустя почти сорок лет после войны, Самойлов объясняет, чем для него был фронтовой опыт и как он повлиял и на него самого, и на его поэзию. В послевоенное время он больше не инте­ресуется авангардом — его привлекает легкость пушкинской эпохи. И вот почему. «Пушкин по радио» строится на резком контрасте между классич­еским стихотворением и реалиями фронта. Пушкинские стихи, которые сначала кажутся просто шумом («…радио орало / Вороньим голосом»), помо­гают описать ситуа­цию, в которой оказался герой стихотворения, и мир, в котором он живет, на каком-то другом уровне. Герой словно на практике понимает универсальность пушкинской поэзии: оказы­вается, что она — обо всем, даже о Второй мировой войне.

3. «Старик Державин» (1962)

Рукоположения в поэты

Мы не знали. И старик Державин

Нас не заметил, не благословил…

В эту пору мы держали

Оборону под деревней Лодвой.

На земле холодной и болотной

С пулеметом я лежал своим.

Это не для самооправданья:

Мы в тот день ходили на заданье

И потом в блиндаж залезли спать.

А старик Державин, думая о смерти,

Ночь не спал и бормотал: «Вот черти!

Некому и лиру передать!»

А ему советовали: «Некому?

Лучше б передали лиру некоему

Малому способному. А эти,

Может, все убиты наповал!»

Но старик Державин воровато

Руки прятал в рукава халата,

Только лиру не передавал.

Он, старик, скучал, пасьянс раскладывал.

Что-то

молча про себя загадывал.

(Все занятье — по его годам!)

По ночам бродил в своей мурмолочке,

Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи!

Пусть пылится лучше. Не отдам!»

Был старик Державин льстец и скаред,

И в чинах, но разумом велик.

Знал, что лиры запросто не дарят.

Вот какой Державин был старик!

У Самойлова много стихотворений, посвященных поэтам золотого века — Державину, Тютчеву, Дельвигу. Это всегда психологические портреты, где судьба, жизненные обстоятельства и размыш­ления поэтов прошлого говорят скорее о сегодняшнем дне. Русские классики XIX века в его стихах ведут себя как интеллигенты рубежа 1950-60-х го­дов, и волнуют их те же вопросы. Самой­­лов размышляет о непрерывности русской культуры: могут ли поэты, родившиеся в Совет­ском Союзе, считать себя преемниками класси­ческой традиции XIX века? Для многих совре­менников Самойлова ответ был неоче­виден: старая литература создавалась людьми совсем другого социального статуса. Как советский мальчик из семьи врача может чувствовать себя преем­ником дворянина Пушкина?

Тем же вопросом часто задавались аван­гардисты и настаивали на том, что после революции советская литература началась с чистого листа. Разочаро­вавшийся в авангарде Самойлов думает иначе. Да, его опыт и опыт современ­ников Пушкина разный, но это не так важно: важен диалог с пушкинской традицией, стремление понять ее и применить к современности, даже несмо­тря на то что прямая линия наследо­вания прервалась. Старика Державина, который мог бы благословить молодых поэтов, нет, но его роль берет на себя сама история ХХ века.

ВИДЕО!

Андрей Немзер о стихах Давида Самойлова

Как Самойлов проклинал свой век и получал за это Государственную премию

4. «Из детства» (1956)

Я — маленький, горло в ангине.

За окнами падает снег.

И папа поет мне: «Как ныне

Сбирается вещий Олег…»

Я слушаю песню и плачу,

Рыданье в подушке душу,

И слезы постыдные прячу,

И дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира

Дремотно жужжит за стеной.

И плачу над бренностью мира

Я, маленький, глупый, больной.

Стихи Самойлова часто посвящены ушед­шему, невозвратимому времени и попытке понять, что было утеряно и почему то, что казалось частью повсе­дневности, так тяжело терять. В этом стихотворении детство изображено как начало мира, в которое невозможно вернуть­ся: остатки реальности 20-х были уничтожены войной, а память о них смутна. Герой этого автобиогра­фического стихотворения — ребенок, который, слушая отцовскую песню, понимает: мир непостоянен и всему приходит конец. Цитата из Пушкина, которую мы видим в начале стихо­творения, составляет его смысловой центр. Это вообще харак­тер­но для поэзии Самойлова: он часто использует Пушкина, чтобы объяснить важнейшие моменты как собственной жизни, так и всей русской истории, в том числе истории ХХ века с ее войнами и революциями.

Давид Самойлов с родителями. 1927 годe-reading-lib.com

В «Памятных записках» Самойлов пишет об этом стихотворении: «Интересное свойство памяти. Когда мы вспоминаем целый период жизни, мы, в сущности, не помним всего протяжения времени, а лишь детали, узоры на бесконечном сером полотне. Эти детали и соединяются в один день, который для нас — картина того или иного времени. А нахватаны частности из разных дней. Па­мять художественна. Помним день, а кажется, что помним время». Это ключ к использованной здесь поэти­ческой технике и ко многим другим стихам: поэт выбирает разные приметы и факты, помогающие создать объемный образ, не боясь неточности. И этому он учится у поэзии первой половины XIX века.

5. «Свободный стих» (1973)

В третьем тысячелетье

Автор повести

О позднем Предхиросимье

Позволит себе для спрессовки сюжета

Небольшие сдвиги во времени —

Лет на сто или на двести.

В его повести

Пушкин

Поедет во дворец

В серебристом автомобиле

С крепостным шофером Савельичем.

За креслом Петра Великого

Будет стоять

Седой арап Ганнибал —

Негатив постаревшего Пушкина.

Царь в лиловом кафтане

С брызнувшим из рукава

Голландским кружевом

Примет поэта, чтобы дать направление

Образу бунтовщика Пугачева.

Он предложит Пушкину

Виски с содовой,

И тот не откажется,

Несмотря на покашливание

Старого эфиопа.

— Что же ты, мин херц? —

Скажет царь,

Пяля рыжий зрачок

И подергивая левой щекой.

— Вот мое последнее творение,

Государь, —

И Пушкин протянет Петру

Стихи, начинающиеся словами

«На берегу пустынных волн…»

Скажет царь,

Пробежав

начало:

— Пишешь недурно,

Ведешь себя дурно. —

И, снова прицелив в поэта рыжий зрачок,

Добавит: — Ужо тебе!..

Он отпустит Пушкина жестом,

И тот, курчавясь, выскочит из кабинета

И легко пролетит

По паркетам смежного зала,

Чуть кивнувши Дантесу,

Дежурному офицеру.

— Шаркуны, ваше величество, —

Гортанно произнесет эфиоп

Вслед белокурому внуку

И вдруг улыбнется,

Показывая крепкие зубы

Цвета слоновой кости.

Читатели третьего тысячелетия

Откроют повесть

С тем же отрешенным вниманием,

С каким мы

Рассматриваем евангельские сюжеты

Мастеров Возрождения,

Где за плечами гладковолосых мадонн

В итальянских окнах

Открываются тосканские рощи,

А святой Иосиф

Придерживает стареющей рукой

Вечереющие складки флорентинского плаща.

Самойлов сложно относился к свободному стиху  Свободный стих, верлибр (от франц. vers libre) — стих, лишенный рифмы и метра и сох­раняющий лишь один признак, отличающий стихи от прозы, — заданное членение на стро­ки. (и к авторам, которые разрабатывали его на русской почве, прежде всего к Владимиру Буричу, о чьих стихах он писал эпиграммы), но периодически исполь­зовал его: произве­дения с заголовком «Свободный стих» можно рассматривать как отдельный цикл. В каждом из них поэт колебался между приятием и кри­тикой новой формы, входив­шей в моду в 60-70-е у советских поэтов, обнару­жив­ших, что большая часть зарубеж­ной поэзии теперь пишется свободным стихом.

Давид Самойлов читает свои стихи на поэтическом вечере в универсальном спортивном зале «Дружба». 1983 год © Борис Кавашкин, Владимир Савостьянов / ТАСС

Из-за многочисленных анахронизмов стихо­творение кажется шутливым, но если посмотреть внимательнее, становится понятно, что «автор повести о позднем Предхиросимье» это во многом сам Самойлов. Для этого автора из буду­щего персонажи пушкинского времени и текстов условны, он путает их, и это такой же прием, как и то, что современники Пушкина у Самойлова думают и рассуждают как люди 1950-60-х го­дов. Эти ошибки не мешают чувствовать связь с той эпохой: «автор повести о позднем Предхиро­симье» улавливает дух времени, который важнее конкретных примет.

В дневниковой записи 1934 года Давид Кауфман пишет, что история «похожа на ленту веков, которая наматывается на исходный пункт, т. е. появление чело­века». История для него — спираль. События повторяются снова и снова, хотя декорации и приметы времени меняются. Поэтому пушкинская эпоха важна и для поэта-фронтовика, и для поэта будущего: несмотря на непра­вильно поня­тые детали, каждый из них может уловить ее дух и благодаря этому найдет собственное место в мире.

В стихотворении «Свободный стих» угадываются мотивы, которые в 1980-е го­ды прозвучат у поэ­тов-метареалистов (напри­мер, в стихотворении Алексея Парщикова «Деньги»): смешение разных времен и реа­лий, одновременная любовь к ста­рин­ным и современным вещам, ирония, не отме­няющая серьез­ности высказывания.

Что такое метареализм?

Объясняем на примере стихов Алексея Парщикова, Ивана Жданова и других поэтов

микрорубрики

Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года

Архив

Источник